Мы очень рады, что вы подписались на «Зубоскал»!

Маленькая неувязка — его пока не существует. И, похоже, чтобы сделать его как следует, нам придется разобраться с тем, кто, как и зачем придумал «Зубоскал» до нас.

В начале был Фёдор Достоевский — молодой автор «Бедных людей», которому поэт и издатель Николай Некрасов предложил издать новый сатирический журнал. На дворе 1845 год. В Крыму уже неспокойно, но война ещё не началась.

Вступление Достоевского к «Зубоскалу» опубликовано в ноябрьских «Отечественных записках». Сам «Зубоскал» так никогда и не вышел — его запретили ещё до рождения. Манифест несостоявшегося журнала даже не вошёл в собрание сочинений автора «Двойника» и «Неточки Незвановой»

У нас есть подозрение, что 80 лет спустя инженер Молчанов тоже читал вовсе не его, а Корнея Чуковского. В 1914-м году (в мире уже неспокойно, но война ещё не началась) он напечатал статью «Забытое и новое о Достоевском» и воскресил в ней память о «Зубоскале».

Ещё 80 лет спустя мы случайно обнаружили «Зубоскал» Молчанова, и вот, что говорил о нём Федор Достоевский:

Мы и без того уверены, что многие отвергнут наш альманах единственно ради названия; посмеются, даже немного посердятся на него, обидятся, назовут «Зубоскал» анахронизмом, мифом, пуфом и, наконец, признают его чистою невозможностью.

«Как! Смеяться в наш век, в наше время, железное, деловое время, расчётливое время, полное таблиц, цифр и нулей всевозможного рода и вида? Да и над чем, прошу покорно, смеяться вы будете? Над кем смеяться прикажете нам?»

Стоп, о каком «Зубоскале» речь?

А, ну, о том, которого нет.

Салтыковка 30-х годов – подмосковный посёлок на 1200 с лишним домов, пристанище дачников и неудачников.

Первые, следуя традициям последних дореволюционных десятилетий, снимают дома на лето, а кто-то перебирается и «насовсем». Когда-то здесь ​писал в изгнании Левитан и осматривал окрестности Мейерхольд.

Вторая часть местных – главным образом семьи железнодорожных рабочих, получивших жильё недалеко от места службы.

Здесь довольно густой лес и несколько небольших прудов – с организованным катанием на лодках, пионерскими кострами на берегу и неизменными ежегодными утопленниками. Незадолго до пионеров здесь существовало живое скаутское движение, «братство костра», полностью разгромленное во второй половине 20-х. Несколько юных активистов движения жили прямо здесь, в Салтыковке.

В начале 30-х, в то время, когда взрослеют Молчанов и его друзья, Салтыковка живёт с небольшим опережением общесоветского графика. Жить тут уже «лучше и веселей» – дачники разъезжают по пыльным дорогам на «Харлеях», а менее шумная и более усидчивая часть молодёжи ночью вывешивает на станционную доску объявлений газету «Красный обыватель».

Как-то осенью 1934 года, без всякой видимой причины, полузнакомые люди стали улыбаться Надежде Синицыной в электричках. Салтыковская жизнь устроена вокруг поездов до Москвы: друзья назначают друг другу встречи на платформе в определённое время, молодёжь увлекается трейнспоттингом.

Скоро уже вся Салтыкова в курсе того, что Надежда Синицына издала свой журнал. Её имя на обложке, её дом — Нижегородская, 11 — указан как адрес редакции. Поначалу это было даже смешно и лестно, пока подруги (Нина Филиппова и Таня Холчева) не стали рассказывать о журнале страшное. Оказывается, в каждом рассказе авторы смеются над распущенностью салтыковских девушек!

Почему-то Нина Филиппова мечтает кого-нибудь подцепить в поезде до Ленинграда. Маменькин сынок инженер Баранов с соседней улицы спит с чьей-то женой (интересно, с чьей?). Недавняя вечеринка у Кучинского пруда представляется «эротической оргией».

Так всегда с этим Молчановым и его другом Половинкиным — непонятно, что и думать. В том году они вешали плакаты на заборе дома Тани Холчевой и бросали ей в почтовый ящик «письма из загробного мира». А теперь вот это. Но стоит ли злиться, когда за окном тебя хором поздравляют, зовут гулять и слушать чтения журнала? Стакан воды (в теории) — наполовину пуст или наполовину полон?

Ответ становится яснее, когда летом следующего года домой к Синицыной приходит НКВД и арестовывает её за издание антисоветского журнала.

Допрос инженера Молчанова, в редакции следователя Павловского:

3 августа, в день московских протестов, мы откроем небольшой обывательский ларёк на Пикнике «Афиши» — с историями из «Зубоскала» и хроникой текущих событий в Международном Мемориале и «Открытом Списке». Мирные формы протеста, пассивные формы протеста, невольные формы протеста — все вместе и по отдельности.

Два с половиной года назад ленинградский шофёр Мартынов похитил из тужурки своего товарища, шофёра Тихонравова, его шофёрскую книжку. В отсутствии Тихонравова взял его машину и выехал в город. Затем Мартынов напился. Напившись, он взял знакомых девушек, начал их катать и наехал на молочницу. Во время протокола Мартынов назвал себя Тихонравовым и, вернувшись, тихонько поставил машину на место. Когда эта история выяснилась и преступление Мартынова раскрылось, в гараже было общее собрание.

Одна часть собравшихся требовала немедленно выгнать Мартынова с работы и исключить его из профсоюза.
Другая часть требовала не только выгнать с работы и исключить из профсоюза, но и арестовать.
Третья, самая кровожадная часть собрания требовала: «Надо его, Мартынова, отвести к писателю Зощенко, и пусть он с него напишет рассказ».

В 1934-м году, в год издания «Зубоскала», состоялся первый съезд советских писателей. Среди множества других тем, обсуждались недавняя кончина РАППа (Российской ассоциации пролетарских писателей), новый канон социалистического реализма, положение левой литературы после победы нацистов на выборах в Германии.

В новой культурной ситуации инженер Молчанов выбрал себе уже устоявшиеся культурные образцы. Его герои — писатели родом из 20-х — Ильф и Петров, Пантелеймон Романов, Михаил Зощенко.

В тот момент, когда литература в СССР пережила большой культурный поворот, рассказы Молчанова — уже литературный анахронизм, инерция из прошедшего времени. Когда Молчанова будут судить за то, что он написал, его оправдательным референсом станет именно сатира недавнего прошлого: «Я писал языком Зощенко, ему же не ставится в вину, когда он пишет такие выражения, а вот мне ставят в вину и обвиняют в контрреволюции».

К тому моменту это время еще не прошло, но уже начало истончаться. Мало кто понимал это в 1934-м, на первом писательском съезде. Не понимал этого и Михаил Кольцов, рассказавший своим собратьям байку про шофёра Мартынова/Тихонравова. «Больших» писателей пока ещё не судили «за литературу», но салтыковский инженер Молчанов уже был готов получить свой срок.

Когда почти 85 лет спустя после выхода «Зубоскала» мы попытались разыскать потомков издателей журнала, то обнаружили их в Салтыковке — в тех же домах, с теми же адресами.
Как это возможно?

Когда мы попросили их поискать в семейных архивах материалы, связанные с журналом, там нашлись тетради и рукописи с рассказами инженера Молчанова, ещё до создания «Зубоскала».

В 32-м году газета «Красный обыватель» провисела на железнодорожной станции два часа. От газеты не осталось ровным счётом ничего — её сорвали и уничтожили. В 2019-м один из рассказов нашёлся в молчановской тетради.

2. Климат города Ташкента

/Начало рассказа, который я предполагал поместить в «Красный обыватель»/

И с чего бы, казалось, там воздуху плохому быть. Пущай бы, скажем, он, Ташкент этот, стоял на болотах, аль в какой низине. Пущай бы, для примеру, в нём было заводов химических прорва. Пущай бы, скажем, там уборные подолгу б не чистились, — тогда б понятно было. Спёртый дух, сырость, опять же комары проклятые и вообче условия для жизни неблагоприятные.

А то ведь город, как город. Заводов химических там всего один, да и тот мыльные пузыри вырабатывает. Производство не только, можно сказать не вредное, а даже приятное и полезное. Болотов там на тыщу вёрст в округе не найдёшь, а комаров там в музеях под стеклом за деньги показывают. Вот, дескать, смотрите, товарищи, на паразитов, пьющих кровь международного пролетариата, и радуйтесь, что у нас их здесь не водится.

Уборные там тоже чистят не реже, чем в Салтыковке, а вот на-де поди — не уживается там салтыковская публика.
Климат, говорят, не подходит, да и баста.

В командировку ль кто поедет, в армию ль служить попадёт туда, по личному ль делу соберётся — глядишь, он через неделю назад катит.

Вот взять хоть бы Ваню Есипова. Человек, можно сказать, уезжал туда на предмет отбытия военной службы, не чаял и совсем домой вернуться. Перед отъездом он три дня и три ночи пил с друзьями, а в час разлуки даже прослезился от огорчения и троекратно облобызал грунт во дворе.

— Может, увидимся, а бог даст и нет, — громко всхлипнул он, обозревая в последний раз родную Салтыковку из окна отходящего в Москву поезда.

И приятели-то его все носы повешали: вот, мол, уехал сукин сын Ваня, не с кем теперь и поллитра раздавить будет. А «сукин сын» взял и приехал через две недели.

— Здрассте, — говорит, — я снова к вам на постоянное жительство пожаловал.

Тут, конечно, расспросы: как, что, почему?
— Да, так, — говорит, — очень просто. — Мне, говорит, «чистую» дали. Климат не подходит…

На этом текст рукописи обрывается.

Похоже, Дэвид Линч был прав — у каждого из нас есть своя Салтыковка, из которой мы пытаемся убежать, со всеми прощаемся, а через две недели всё равно возвращаемся назад.

19 сентября в Музее истории ГУЛАГа ​встретятся ​лучшие из двух миров — историки из «Прожито» и самопровозглашенные историки из «Открытого списка», — чтобы обсудить творческое наследие Леонида Молчанова (которое и при жизни, и долгое время после его смерти едва ли кто признавал «наследием», тем более «творческим»).

В программе: дневники из 20-х, рассказы из 30-х, следственное дело и современные попытки его интерпретации.

Зачем скучно описывать скучную жизнь и что из этого может получиться? Скука в Салтыковке, скука в Лубянской тюрьме, скука как психологическая попытка реконструкции ускользающей реальности.

Заранее скучаем без вас.

Лаборатория «Прожито» с Молчановым

19 сентября 2019
19:00
Музей истории ГУЛАГа
1-й Самотечный переулок, 9 ст. 1

В «Мертвеце» Джима Джармуша индеец Никто объясняет робкому бухгалтеру Биллу Блейку, что тот на самом деле великий поэт и убийца (сам-то Блейк знает, что он всего лишь приехал просить работу счетовода в конторе, потому что его бросила девушка). По ходу действия, с каждым новым убийством, бухгалтер Блейк всё больше становится похож на того, кем его воображают другие — самим собой.

Никто из нас не объявлял инженера Молчанова великим писателем. Он и правда инженер, и вовсе не писатель (впрочем, в 34-м году эта профессия максимально приближена к инженерской).

Но кто он, Молчанов, если не писатель, если его в уголовном суде судят «за литературу»? Если его рассказы разбирает следователь — как критик? Если его журнал после смерти готовы издать тиражом в 25 раз больше прижизненного?

Если так пойдёт и дальше, мы рискуем дожить до открытия в Салтыковке памятного бюста. Таблички на доме. Переименования дачной библиотеки в «имени Молчанова». Что может быть смешнее?

(а кто был никем — тот станет Джимом Джармушем)

Насколько мы успели разобраться, в мире существуют три молчановских «Зубоскала»:

первый​ — самиздатский журнал, отпечатанный машинисткой Скрипкиной за 60-с-чем-то рублей в 4-х экземплярах, локальный хит салтыковских вечеринок 1934-го года;

второй​ — ключевая улика в следственном деле об «антисоветской организации», нелегальный журнал, созданный преступной группой;

третий​ — найден «мертвыми душами» в следделе 85 лет спустя, «проза, пережитая как документ», образцовый ​гезамкунстверк​ для неудачников.

Если нам удастся собрать их под одной обложкой, то получится «Красный обыватель» — печальный оскал, смешная аутсайдерская повесть о скуке, бездельи, графомании и альтернативном жизнестроительстве.

Но пока здесь только вы.
И это конец первого сезона рассылки — мы ушли придумывать следующий.